Неточные совпадения
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Собакевич, покачав головою. — Вы посудите, Иван Григорьевич: пятый десяток живу, ни разу не был болен; хоть бы
горло заболело, веред или чирей выскочил… Нет, не к добру! когда-нибудь придется поплатиться за это. — Тут Собакевич погрузился
в меланхолию.
Сын его сказал, что у него желудок расстроен, другой японец — что голова
болит, третий — ноги, а сам он на другой день сказал, что у него
болело горло: и
в самом деле он кашлял.
И снова совал
в рот Коли жвачку. Смотреть на это кормление мне было стыдно до
боли, внизу
горла меня душило и тошнило.
Если они безмолвно и неподвижно переносят ее, так это потому, что каждый крик, каждый вздох среди этого смрадного омута захватывает им
горло, отдается колючею
болью в груди, каждое движение тела, обремененного цепями, грозит им увеличением тяжести и мучительного неудобства их положения.
Ее толкали
в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем
в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло
в уши, набивалось
в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало
в ожогах
боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Итак, это была щука, взявшая у меня
в первый и третий раз, ибо вторая, с которою я довольно возился, была вдвое больше выуженной щуки; но какова же жадность, что ни
боль от крючка
в горле, ни шум от возни со второю щукою не могли отогнать первую!
Потом являлась Александра Викторовна Травкина с мужем, — высокая, тонкая, рыжая, она часто сморкалась так странно, точно коленкор рвали. А муж её говорил шёпотом, — у него
болело горло, — но говорил неустанно, и во рту у него точно сухая солома шуршала. Был он человек зажиточный, служил по акцизу, состоял членом правления
в каком-то благотворительном обществе, и оба они с женой постоянно ругали бедных, обвиняли их во лжи,
в жадности,
в непочтительности к людям, которые желают им добра…
— Положи, говорю, нож! — тише сказал хозяин. Илья положил нож на прилавок, громко всхлипнул и снова сел на пол. Голова у него кружилась,
болела, ухо саднило, он задыхался от тяжести
в груди. Она затрудняла биение сердца, медленно поднималась к
горлу и мешала говорить. Голос хозяина донёсся до него откуда-то издали...
— Нет, теперь не
болит, — сказал он. — Не знаю, может быть, и
болит… я не хочу… полно, полно!.. Я и не знаю, что со мною, — говорил он, задыхаясь и отыскав, наконец, ее руку, — будь здесь, не уходи от меня; дай, дай мне опять твою руку… У меня
в глазах темнеет; я на тебя как на солнце смотрю, — сказал он, как будто отрывая от сердца слова свои, замирая от восторга, когда их говорил. Рыдания сдавливали ему
горло.
Я кидаться пошел во все стороны: туды да сюды! уж и романсы таскаю, и конфет привожу, и каламбуры высиживаю, охи да вздохи,
болит, говорю, мое сердце, от амура
болит, да
в слезы, да тайное объяснение! ведь глуп человек! ведь не проверил у дьячка, что мне тридцать лет… куды! хитрить выдумал! нет же! не пошло мое дело, смешки да насмешки кругом, — ну, и зло меня взяло, за
горло совсем захватило, — я улизнул, да
в дом ни ногой, думал-думал — да хвать донос!
Подняв во время второго блюда на нее глаза, я был поражен до
боли в сердце. Бедная девочка, отвечая на какой-то пустой вопрос графа, делала усиленные глотательные движения:
в ее
горле накипали рыдания. Она не отрывала платка от своего рта и робко, как испуганный зверек, поглядывала на нас: не замечаем ли мы, что ей хочется плакать?
Протянула и отдернула ее тотчас же назад с глухим, страдальческим криком. Невероятная
боль в раненом плече, вдруг прорезавшая, как ножом, пораженное место, заставила вырваться этот стон из
горла Милицы.
В тот вечер, когда он довел ее до ее комнаты, после разговора о Серафиме, она
заболела, и скоро ее не стало. Делали операцию — прорезали
горло — все равно задушило. Смерти она не ждала, кротко боролась с нею, успокаивала его, что-то хотела сказать, должно быть, о том, что сделать с ее капиталом… Держала его долго за руку, и
в нем трепетно откликались ее судорожные движения. И причастить ее не успели.
В десять лет (с начала 60-х годов, когда я стал его видать
в публике) он не особенно постарел, и никто бы не мог ожидать, что он будет так мученически страдать. Но
в нем и тогда вы сейчас же распознавали человека, прошедшего через разные болезни. Голос у него был уже слабый, хриплый, прямо показывающий, что он сильно
болел горлом. Его долго считали"грудным", и
в Риме он жил
в конце 50-х годов только для поправления здоровья.
У одного охрипло
горло, у другого покалывало
в боку, третий жаловался на «
боли в голове, и
в плече, и
в заднем проходе».